Man and Wife, или Муж и жена - Страница 67

Но сегодня я не мог заснуть не из-за холода или шума ветра. Мысли о Казуми не давали мне покоя. Я думал о том, что она лежит, свернувшись под одеялом, в комнате наверху. Именно поэтому я не спал и выглядел вполне бодрым, когда она постучала ко мне в дверь в три часа ночи.

На ней была клетчатая пижама. Эта девушка любила клетчатый рисунок на одежде больше, чем какой-нибудь шотландец. На ней были также вязаная шапка и толстые носки. Наверху скорее всего было еще холоднее, чем здесь. Я зажмурился и потом открыл глаза, проверяя, не снится ли мне это. Потом она заговорила. Шепотом, как будто боялась перебудить весь дом.

— Извините, — сказала она.

— Ничего. Что случилось?

— Проблема у меня в комнате.

Я пошел за ней следом сначала через темную гостиную, а потом осторожно взобрался по короткой приставной лестнице на самый верх дома. Поперек ее кровати лежал с раскрытым ртом, из которого стекала слюна, громко храпящий Эвелин Блант.

— Сказал, что пошел в туалет, а на обратном пути перепутал комнаты, — объяснила она.

Мы перевели взгляд с пьяного литературного поденщика на шаткую лестницу, по которой нужно забраться, чтобы попасть в эту комнату. «Так напиться просто невозможно», — пронеслось у меня в голове.

— Большой и толстый лгун, — вздохнула Казуми.

— Он не обидел вас?

Она покачала своей хорошенькой головкой:

— Схватил мою грелку и завалился спать. Никак не могу его разбудить.

— Сейчас я попробую. — И я принялся трясти его за плечо: — Проснись, Блант. Ты не в своей комнате. Просыпайся же ты, толстый потный мерзавец!

Он застонал и прижал мою руку к своей щеке с выражением пьяного экстаза на опухшем лице. Будить его было бесполезно. Он ни на что не реагировал.

— Вы можете идти спать в мою комнату. Я лягу здесь, на диване, — сказал я.

— Нет-нет.

— Это ничего. Правда. Идите в мою комнату. Она посмотрела на меня:

— Или мы можем… ну, вы знаете, вместе разместиться в вашей комнате.

В тишине слышалось, как волны бьются о берег.

— Да. Можно поступить и так.

Мы пошли в мою комнату, сконфуженные, как два пятилетних ребенка в первый день в школе. Потом мы быстро забрались на разные стороны кровати. Мое наполненное надеждами сердце возликовало, хотя я и понимал, что она руководствовалась не страстью, а опасением переохладиться.

Я лег на спину, Казуми повернулась ко мне спиной. Я слышал свое дыхание, чувствовал тепло ее тела. Когда у меня уже не осталось больше сил выносить это, я протянул руку и коснулся ее спины, почувствовав под ладонью мягкую ткань ее клетчатой пижамы.

— Нет, Гарри, — произнесла она немного печально, даже не пошевельнувшись.

Я убрал руку. Не хотелось уподобляться Бланту. Каким бы я ни был, ни за что не хотел бы походить на этого типа.

— Почему нет?

— У вас есть жена и сын.

— Все не так просто.

— Есть и другие причины.

— Например? — Я выдавил из себя короткий смешок. — Потому что вы не такая? Я знаю, что не такая. Поэтому вы мне так и нравитесь.

— Вы мне тоже нравитесь. Вы хороший.

— Правда?

— Да. Вы забавный и добрый. И одинокий.

— Одинокий? Я?

— Думаю, да.

— Тогда в чем дело?

— Вы не такой мужчина. — Она перевернулась на спину и посмотрела на меня. Ее карие глаза блестели в лунном свете. Прямо как у девушки в песне Моррисона.

Я повернулся к ней лицом. Мне так нравились ее черные волосы, спадавшие на ее лицо. Я дотронулся ногой до ее ноги — шерстяной носок к шерстяному носку. Она положила свою ладонь мне на грудь, и от этого жеста у меня перехватило дыхание. В тишине наши голоса звучали как негромкая молитва.

— Я хочу спать с тобой, — сказал я.

— Тогда закрой глаза и засыпай. — Она не улыбалась.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу любить тебя.

Она покачала головой:

— Ты не свободен.

— Никому на свете нет до этого дела. Есть только ты и я. Мы никому не причиняем боли. Никто не узнает, Казуми.

— Мы будем знать. — Тут она меня подловила. — Я не хочу быть женщиной, которая спит с женатым мужчиной. А ты не хочешь быть таким мужчиной.

— Нет, хочу.

— Нет, Гарри. Ты лучше. — Она погладила меня по лицу. — Просто обними меня, — сказала Казуми, поворачиваясь ко мне спиной и придвигаясь поближе.

Я притянул ее к себе. Два слоя пижамы разделяли ее бедра и мою эрекцию. Я обнял ее рукой за талию и прижал к себе. Она взяла мою руку, целомудренно поцеловала запястье и сжала ее. Мы перестали разговаривать, и еще долго я лежал и слушал, как атлантические ветры налетают на дом, а он поскрипывает, сливаясь с ее тихим дыханием.

И пока Казуми спала в моих объятиях, я раздумывал над тем, как можно сделать жизнь простой. Может, для этого необходимо оставаться там, где ты есть?

Или лучше начать все сначала?

21

Когда я проснулся, ее рядом не было.

С каменистого берега доносились голоса. Выглянув в окно, я увидел, что Казуми уже фотографирует Эймона.

Одетый в теплую красную куртку, он принимал тщательно продуманные позы — стоял, с серьезным видом глядя на море, потом в объектив фотоаппарата, затем в никуда, — а она перемещалась вокруг него, быстро щелкая один кадр за другим, меняя пленки, отдавая ему распоряжения и всячески его подбадривая.

«Японка с фотоаппаратом, — подумал я. — Одно из клише современного мира».

Толпы туристов, бездумно щелкающих снимки разных достопримечательностей, а потом заполняющих экскурсионные автобусы. Но, когда я наблюдал за тем, как Казуми фотографировала Эймона на продуваемом ветрами берегу Дингл-Бэй, я понял, что эта молодая женщина с фотоаппаратом одержима неукротимой любознательностью по отношению к миру вокруг и ко всему, что его составляет. И поэтому я почувствовал необыкновенный приступ нежности и к ней, и к ее фотоаппарату. Остановись, мгновенье, ты прекрасно… Она сказала, что именно так выразился кто-то по отношению к фотографии. Вот именно это она и делает. Старается остановить прекрасное мгновение.