Man and Wife, или Муж и жена - Страница 97

— Что еще изобретут, Пег? Пегги? Тут вдруг я понял, что она исчезла. Меня охватил лихорадочный страх. Я обыскал весь детский отдел, но ее нигде не было. Я подумал о ее отце, уехавшем в свадебное путешествие и так и не вернувшемся назад. Он разбил Пегги сердце тем, что переехал жить на Манилу, чтобы попытать счастья на чужбине, бросив своего ребенка, как неоплаченный долг. Джим бросил свою дочь раз и навсегда. И хотя мне он этим облегчил жизнь, Пегги он нанес рану, которую она пронесет через всю свою жизнь и которая никогда не заживет. Этот прекрасный ребенок заслуживал только того, чтобы его любили.

Я хотел бы знать, отличаюсь ли я от него, не лучше ли я его, который всегда отводил своему ребенку последнее место в списке приоритетов. Являюсь ли я лучшим человеком, чем он? Или же настолько погрузился в мечты о новом малыше, что совсем забыл о реально существующем ребенке, живущем со мной бок обок?

Я обыскал весь этаж, отчаянно молясь Богу, выпрашивая у него еще один шанс. Я в полном отчаянии расспрашивал продавцов и покупателей, не видели ли они маленькую девочку с розовым рюкзачком, на котором нарисована кукла Люси. Потом вдруг я понял, где могу ее найти. Она была на первом этаже, возле позолоченных дверей, среди духов с разными запахами. Ей делали бесплатный маникюр в отделе косметики. — Привет, Гарри. Ты нашел то, что искал?

— Привет, красотка. Да, думаю, что теперь у нас есть все, что нужно.

Маникюрша в белом халате улыбнулась нам.

— Какая у вас красивая дочь, — сказала она. Мы с Пегги с улыбкой переглянулись.

* * *

Возникла проблема.

Как-то утром, после восьми недель беременности, у Сид случилось кровотечение. И мы вдруг испугались, что наши надежды на будущее могут у нас отнять.

Когда Сид пошла в больницу на ультразвук, у двери кабинета я увидел металлическую мисочку, в которой были красиво, в стиле попурри, разложены презервативы. Видя мое недоумение, Сид объяснила мне, что их используют для того, чтобы в них вкладывать инструмент, который акушерка введет ей внутрь, чтобы на экране можно было увидеть изображение ребенка. Чтобы проверить, все ли с ним нормально. Жив ли еще наш малыш.

— Ну, знаешь, внутри тебя находятся странные вещи, подруга, — сказал я жене, беря ее за руку.

— Ничего более странного, чем твой пенис, Гарри, — ответила жена.

Потом, когда появилась акушерка, Сид устроилась на каком-то невероятном кресле, наподобие тех, которые устанавливает «Бритиш Эрвейз» в салоне первого класса, и на экране телевизора врач показала нам маленький пульсирующий огонек, который был сердцем нашего еще не рожденного ребенка. С ребенком все было нормально. Он еще там. И он будет жить. Ничто не может помешать этому ребенку родиться.

Сид сжала мою руку, не глядя на меня. Мы оба не могли оторвать глаз от экрана. Акушерка показывала нам голову, непропорционально большую, как электрическая лампочка, сотворенная на небесах, крошечные ножки и ручки, которые малыш сводил и разводил.

Мы громко смеялись. Смеялись от необыкновенной радости, смеялись этому чуду, этому крошечному чуду, самому великому на свете!

И я знал, что этот ребенок будет любим так же, как заслуживает быть любимым любой ребенок. Малыш станет нашей связью с великим, ясным будущим, нашей нерушимой связью с тем, что означает быть живым на этом свете, и — больше всего, превыше всего — связью друг с другом.

30

Если погода была хорошей и небо чистым, мы с сыном лежали рядом на траве в саду старого дома. Мы смотрели в небо и наблюдали, как появляются первые звезды.

Теперь Пэту нравились звезды. Дети меняются. Они меняются так быстро, меняются даже тогда, когда мы на них глядим. Посмотрев документальный фильм, который он, затаив дыхание, смотрел каждую среду вечером на протяжении шести недель, он потеснил в своем развивающемся воображении Люка Скайуокера, Дарта Вэйда и Хана Соло, чтобы освободить место для Полярной звезды, Сириуса и Веги.

— Пап?

— Что, дорогой?

— Берни Купер говорит, что звезды — это умершие люди, которые смотрят на нас. И знаешь что? Одна из них — звезда дедушки Берни Купера.

Пауза. Мы продолжали смотреть вверх, в бесконечность. В доме слышались тихие женские голоса — моей мамы и одной из женщин, которая пришла к ней за советом, чтобы поговорить о своем будущем.

— Это правда, пап?

— Мне хотелось бы так думать, Пэт.

— Тогда я хотел бы знать, какая звезда моего дедушки?

Я был уверен, что мой отец любил бы этого мальчика.

Отцу бы нравилось видеть, как появляются у Пэта новые зубы, нравилось бы новое увлечение звездами, нравилась бы его преданность бабушке, и Берни Куперу, и собаке Бритни, которую только что привезли в Англию, где она замечательно осваивалась, рыская по огромным лондонским паркам. Он любил бы этого ребенка с открытым сердцем, в которого превращался мой сын. Лошади и звезды. Мой сын очарован лошадьми и звездами, а мой отец был бы очарован им.

Жесткий человек, каким я его помню, самый жесткий человек на свете, мой отец, казалось, стал мягче, когда родился Пэт. Возможно, внуки для того и нужны, чтобы позволить нам в последний раз отдавать безусловную, неизменнуюлюбовь. В то утро, когда родился Пэт, мой отец, до этого несколько замороженный внутри, начал оттаивать. И я точно знаю, что с каждым годом отец все больше и больше смягчался бы, особенно теперь, когда должен был родиться еще один ребенок.

Нам просто не хватило времени. Только и всего. — Найди самую большую звезду, — сказал я Пэту. — Выбери самую яркую. Это и будет твой дедушка, который смотрит на тебя. Теперь ты будешь знать.